Юлия Друнина родилась 10 мая 1924 года в Москве в учительской семье. Детство прошло в центре Москвы, училась в школе, где работал ее отец. В 11 лет начала писать стихи. Любила читать и не сомневалась, что будет литератором.
Когда началась Отечественная война, в шестнадцатилетнем возрасте записывается в добровольную санитарную дружину при РОККе (Районное общество Красного Креста) и работает санитаркой в глазном госпитале. Участвует в строительстве оборонительных сооружений под Можайском, попадает под бомбежку и, выполняя свои прямые обязанности, становится санитаркой пехотного полка. Воевала, была ранена. После ранения была курсантом Школы младших авиаспециалистов (ШМАС), после окончания которой получает направление в штурмовой полк на Дальнем Востоке. Батальоннный санинструктор; Всеми силами рвется на фронт. Получив сообщение о смерти отца, едет на похороны по увольнению, но оттуда не возвращается в свой полк, а едет в Москву, в Главное управление ВВС. Здесь, обманув всех, получает справку, что отстала от поезда и едет на Запад.
В Гомеле получает направление в 218-ю стрелковую дивизию. Снова была ранена. После выздоровления пыталась поступить в Литературный институт, но ее постигла неудача. Возвращается в самоходный артполк. Звание — старшина медслужбы, воюет в Белорусском Полесье, затем в Прибалтике. Контузия, и 21 ноября 1944 получает документ "...негоден к несению военной службы".
Печатается как поэт с 1940 года. В начале 1945 в журнале "Знамя" была напечатана подборка стихов Друниной.
В марте 1947 участвует в 1 Всесоюзном совещании молодых писателей, была принята в Союз писателей, что поддержало ее материально и дало возможность продолжать свою творческую деятельность.
В 1948 напечатаны стихи "В солдатской шинели". После сб. "В солдатской шинели" (М., 1948) выпустила книгу стихов "Стихи". 1952; В 1952 закончила Литературный институт, несколько лет учебы пропустила из-за замужества и рождения дочери. Стихов не писала.
В 1955 сборник "Разговор с сердцем", в 1958 — "Ветер с фронта", в 1960 — "Современники", в 1963 — "Тревога". Выпустила несколько десятков кн. стихов, в т.ч.: Ты рядом. М., 1964; Мой друг. М., 1965; Страна юность. 1965; Избранная лирика. М.,1968; Ты вернешься. М., 1968; В двух измерениях. 1970; Не бывает любви несчастливой. 1973; Светлокосый солдат. Избранное. Калининград, 1973 (предисловие Б.Леонова); Окопная звезда. 1975; Избранное. М., 1977; Не бывает любви несчастливой. М., 1977 (предисловие Б.Слуцкого); Мир под оливами. М., 1978; Бабье лето. М., 1980; Белые ночи. Пермь, 1980; Избранные произведения в 2 тт. М., 1981, (предисловие К.Ваншенкина); Продолжается жизнь. М., 1981; Мы обетам верны. М., 1983; Солнце — на лето. 1983; Это имя... Стихотворения. М., 1984; Метель. 1988; Полынь. М., "Современник", 1989. Стихи публиковались в газ. "Лит. новости" (№ 2, 1992), в ж-лах "Знамя" (1986, № 5), "НМ" (1985, № 5; 1986, № 12).. Переводила стихи болг., татар. и казах. поэтов. Печатала также прозу: Алиска. Рассказ. М., 1973; Я родом не из детства... М., "Современник", 1973.
В 1967 побывала в Германии, в Западном Берлине.
Член СП СССР (1947). Избиралась секретарем правления СП РСФСР (с 1985), членом и секретарем (с 1986) правления СП СССР. Была членом редколлегии, затем (с 1990) обществ. совета "ЛГ".
Награждена орденами Красной Звезды, Трудового Красного Знамени (дважды), "Знак Почета", Отеч. войны 1-й степени, медалями "За отвагу", "За оборону Москвы", "За победу над Германией". Гос. премия РСФСР (1967), серебряная медаль им. А.Фадеева (1973).
Была замужем за поэтом Н.К.Старшиновым и киносценаристом А.Я.Каплером (с 1956 до его смерти в 1979). Покончила жизнь самоубийством.
Посмертно вышли кн. стихов: Судный час. М., "Сов. писатель", 1993; Мир до невозможности запутан... М., "Русская книга", 1997; Избранное. Ростов-на-Дону, "Феникс", 2000; Я только раз видала рукопашный. М., "Дружба народов", 2000; Неповторимый звездный час. М., "ЭКСМО-Пресс", 2000.
Библ.: Словарь "Новая Россия: мир литературы"
Фрагмент из воспоминаний бывшего мужа Юлии Друниной Николая СТАРШИНОВА
Смешная, наивная, трогательная
ЮЛИЯ Друнина была человеком очень последовательным и отважным. Выросшая в городе, в интеллигентной семье, она вопреки воле родителей девчонкой в 1942 году ушла на фронт. После тяжелого ранения — осколок едва не перерезал сонную артерию, прошел в двух миллиметрах от нее — снова ушла на фронт добровольцем…
Мы встретились в конце 1944 года в Литературном институте им. А. М. Горького. После лекций я пошел ее провожать. Она, только что демобилизованный батальонный санинструктор, ходила в солдатских кирзовых сапогах, в поношенной гимнастерке и шинели. Ничего другого у нее не было.
Мы были студентами второго курса, когда у нас родилась дочь Лена. Ютились в маленькой комнатке, в общей квартире, жили сверхбедно, впроголодь.
В быту Юля была, как впрочем, и многие поэтессы, довольно неорганизованной. Хозяйством заниматься не любила. По редакциям не ходила, даже не знала, где многие из них находятся и кто в них заведует поэзией. Лишь иногда, услышав, что я или кто-то из студентов собирается пойти в какой-нибудь журнал, просила: «Занеси заодно и мои стихи…»
Однажды я провожал ее (мы еще встречались) и мы зашли к ней домой. Она побежала на кухню и вскоре принесла мне тарелку супа. Суп был сильно пересолен, имел какой-то необычный темно-серый цвет. На дне тарелки плавали мелкие кусочки картошки. Я проглотил его с большим удовольствием. Только через пятнадцать лет, когда мы развелись и пошли после суда в ресторан — обмыть эту процедуру, она призналась, что это был вовсе не суп, а вода, в которой ее мать варила картошку «в мундирах». А Юля, не зная этого, подумала, что это грибной суп.
Я спросил:
— Что же ты сразу не сказала мне об этом?
— Мне было стыдно, и я думала, что, если ты узнаешь это, у нас могут испортиться отношения.
Смешно, наивно, но ведь и трогательно…
Бескомпромиссная
ЮЛИЯ была красивой и очень обаятельной. Привлекательная внешность нередко помогала молодым поэтессам «пробиться», попасть на страницы журналов и газет. Друниной она — напротив — часто мешала в силу ее бескомпромиссности…
В свое время нашумела история ее взаимоотношений с поэтом Павлом Антокольским. Сначала он очень положительно отнесся к ее стихам. И вдруг объявил ее бездарной.
Потом последовало резкое выступление Юли на собрании в Союзе писателей против П. Антокольского. Да еще оно совпало с тем временем, когда шел разгром так называемых космополитов. Это выступление многими было воспринято не только как неблагодарное и подловатое, но и как антисемитское.
А дело было в том, что Павел Григорьевич пытался очень активно ухаживать за ней, а когда она отвергла его притязания, проявив своего рода отвагу — еще бы, такого мэтра! — обрушил на нее свой гнев. А ее реакция на его поведение, ее выступление против него — всего лишь реакция обиженной девочки. Девочки, которую оскорбили…
А вот еще одна история. Юле позвонил Степан Щипачев, занимавший тогда пост заместителя главного редактора журнала «Красноармеец» и одновременно являвшийся членом редколлегии журнала «Октябрь». Он пригласил ее принести стихи, пообещав опубликовать их в обоих журналах…
Я ждал Юлю на улице. Не прошло и четверти часа, как она выбежала ко мне, раскрасневшаяся и возмущенная:
— Ты представляешь, что придумал этот старый дурак? Только я вошла к нему в кабинет, он весь расплылся в доброй улыбке: «Мы непременно напещатаем ваши стихи и в «Красноармейсе» и в «Октябре» (говорил он именно так, произнося вместо «ч» — «щ», а вместо «ц» — «с»). А сам сел со мной рядом на диване. Я немного отодвинулась от него, а он снова сблизился и обнял меня за талию. Я стала отстраняться от него. И тогда он произнес такую дурацкую речь: «Ну, щего вы боитесь нашей близости? Ведь об этом никто не узнает. А зато у вас на всю жизнь останутся воспоминания о том, что вы были близки с большим совеским поэтом!..» Я вскочила с дивана и стрелой вылетела на улицу…
Разумеется, стихи Юли не появились ни в «Красноармейце», ни в «Октябре». Историю эту хочется закончить стихами «большого совеского поэта», которые лучше всего иллюстрируют его джентльменское поведение:
Любовью дорожить умейте,
С годами дорожить вдвойне:
Любовь — не вздохи на скамейке
И не прогулки при луне…
Незаурядная
МЕНЯ и нашу дочь Лену неоднократно спрашивали о причине, вызвавшей ее добровольный уход из жизни. Односложного ответа на этот вопрос нет. Причин много…
Она никак не хотела расстаться с юностью. Наивно, но она была категорически против, чтобы в печати появлялись поздравления с ее юбилеем, поскольку там указывался возраст. Она хоть на год, но старалась отодвинуть год своего рождения. Мало того, ей не хотелось, чтобы внучка называла ее бабушкой. И уйти из жизни она хотела не старой и беспомощной, но еще здоровой, сильной и по-молодому красивой.
Она была незаурядной личностью и не могла пойти на компромисс с обстоятельствами, которые были неприемлемы для ее натуры и сильнее ее. И смириться с ними она не могла.
Одно из последних стихотворений она начала так:
Безумно страшно за Россию…
Она как кровную обиду переживала постоянные нападки на нашу армию. И немедленно вступала в яростные споры, защищая ее.
Хорошо зная ее нелюбовь и даже отвращение ко всякого рода заседаниям и совещаниям, я был удивлен, что она согласилась, чтобы ее кандидатуру выдвинули на выборах депутатов Верховного Совета СССР. Я даже спросил ее: зачем?
— Единственное, что меня побудило это сделать, — желание защитить нашу армию, интересы и права участников Великой Отечественной войны.
Когда же она поняла, что ничего существенного для этого сделать невозможно, перестала ходить на заседания Верховного Совета, а потом и вышла из депутатского корпуса…
О ее душевном состоянии лучше всего говорит одно из писем, написанных перед уходом из жизни: «…Почему ухожу? По-моему, оставаться в этом ужасном, передравшемся, созданном для дельцов с железными локтями мире такому несовершенному существу, как я, можно, только имея крепкий личный тыл…»
Я знаю, что Алексей Яковлевич Каплер (второй муж Друниной) относился к Юле очень трогательно — заменил ей и мамку, и няньку, и отца. Все заботы по быту брал на себя. Но после смерти Каплера, лишившись его опеки, она, по-моему, оказалась в растерянности. У нее было немалое хозяйство: большая квартира, дача, машина, гараж — за всем этим надо было следить, поддерживать порядок. А этого делать она не умела, не привыкла. Ну и переломить себя в таком возрасте было уже очень трудно, вернее — невозможно.
Вообще она не вписывалась в наступавшее прагматическое время, она стала старомодной со своим романтическим характером.
***
НА ВХОДНОЙ двери дачи (где в гараже она отравилась выхлопными газами автомобиля) Юля оставила записку, обращенную к зятю: «Андрюша, не пугайся. Вызови милицию, и вскройте гараж».
Все было благородно, красиво и романтично…
СТИХИ О ЛЮБВИ И когда я бежать попыталась из плена Глаз твоих, губ твоих и волос, Обернулся ты ливнем и запахом сена, Птичьим щебетом, стуком колес.
Все закрыты пути, все запутаны тропы - Так за годом уносится год... Я лечу в пустоту, перепутаны стропы - Только дольше бы длился полет!
* * *
И не было встреч, а разлука Как лезвие в сердце вошла. Без зова вошла и без стука - Умна, осторожна и зла.
Сказала я: "Сделай мне милость, Исчезни! Так больно с тобой..." "Нет, я навсегда поселилась, Я стала твоею судьбой".
* * *
Мы любовь свою схоронили Крест поставили на могиле. "Слава Богу!" - сказали оба... Только встала любовь из гроба, Укоризненно нам кивая: - Что ж вы сделали? Я живая!..
* * *
Не встречайтесь с первою любовью, Пусть она останется такой - Острым счастьем, или острой болью, Или песней, смолкшей за рекой.
Не тянитесь к прошлому, не стоит - Все иным покажется сейчас... Пусть хотя бы самое святое Неизменным остается в нас.
БЕЛЫЙ ФЛАГ
За спором - спор. За ссорой - снова ссора. Не сосчитать Атак и контратак... Тогда Любовь Пошла парламентером - Над нею белый Заметался флаг.
Полотнище, конечно, Не защита. Но шла Любовь Не опуская глаз И, безоружная, Была добита...
Зато из праха Гордость поднялась.
* * *
Во все века Всегда, везде и всюду Он повторяется Жестокий сон, - Необъяснимый поцелуй Иуды И тех проклятых сребреников звон.
Сие понять - Напрасная задача. Гадает человечество опять: (Когда не мог иначе!) Но для чего же В губы целовать?..
ПОЗОВИ МЕНЯ
Позови меня! Я все заброшу. Январем горячим, молодым Заметет тяжелая пороша Легкие следы.
Свежие пушистые поляны. Губы. Тяжесть ослабевших рук. Даже сосны, от метели пьяные, Закружились с нами на ветру.
На моих губах снежинки тают. Ноги разъезжаются на льду. Бойкий ветер, тучи разметая, Покачнул веселую звезду.
Хорошо, что звезды покачнулись, Хорошо по жизни пронести Счастье, не затронутое пулей, Верность, не забытую в пути.
* * *
Не бывает любви несчастной. Может быть она горькой, трудной, Безответной и безрассудной, Может быть смертельно опасной.
Но несчастной любовь не бывает, Даже если она убивает. Только кто того не усвоит, и счастливой любви не стоит...
* * *
Стало зрение сердца Острее, Если сердце прошло Через ад... Дорогие, Миритесь быстрее- Не существенно, Кто виноват.
Я прошу вас, Давайте не будем Рвать мосты за собой Сгоряча... Почему это Близкие люди Рубят прямо по душам Сплеча?
Я прошу вас, Поймите быстрее- В битве душ Победителей нет. Стало зрение сердца Острее После всех испытаний И бед.
* * *
Все зачеркнуть. И все начать сначала, Как будто это первая весна. Весна, когда на гребне нас качала Хмельная океанская волна.
Когда все было праздником и новью - Улыбка, жест, прикосновенье, взгляд... Ах океан, зовущийся Любовью, Не отступай, прихлынь, вернись назад!
* * *
Капели, капели Звенят в январе, И птицы запели На зимней заре. На раме оконной, Поверив в апрель, От одури сонной Опомнился шмель: Гудит обалдело, Тяжелый от сна. Хорошее дело - Зимою весна!
О солнце тоскуя, Устав от зимы, Ошибку такую Приветствуем мы. Помедли немножко, Январский апрель! ...Трет ножку о ножку И крутится шмель.
И нам ошибаться Порою дано - Сегодня мне двадцать И кровь как вино. В ней бродит несмело Разбуженный хмель. Хорошее дело - Зимою апрель!
* * *
А. К. Как мы чисто, Как весело жили с тобой! Страсть стучала в виски, Словно вечный прибой. И была ты, любовь, Полыхающим летом, Пьяным маком И огненным горицветом.
Ничего не могли Друг от друга таить. Разорвав повседневности Серую нить, Мы попали В надежные цепи из роз, Бурных ссор, Примирений И радостных слез.
А еще мы с тобой Были в стане одном В дни, когда все, казалось, Летело вверх дном. Вместе падали в пропасть, Взлетали вдвоем. Нас пытала эпоха Мечом и огнем.
Пусть давно ты лежишь Под могильной плитой. Я осталась надежным товарищем Той,
Что всегда твою память И честь защитит, Потому что любовь - И оружье и щит.
* * *
Все говорим: "Бережем тех, кого любим, Очень". И вдруг полоснем, Как ножом, по сердцу - Так, между прочим.
Не в силах и объяснить, Задумавшись над минувшим, Зачем обрываем нить, Которой связаны души. Скажи, ах, скажи - зачем?.. Молчишь, опустив ресницы.
А я на твоем плече Не скоро смогу забыться. Не скоро растает снег, И холодно будет долго... Обязан быть человек К тому, кого любит, добрым.
ТЫ - РЯДОМ
Ты - рядом, и все прекрасно: И дождь, и холодный ветер. Спасибо тебе, мой ясный, За то, что ты есть на свете.
Спасибо за эти губы, Спасибо за руки эти. Спасибо тебе, мой любый, За то, что ты есть на свете.
Ты - рядом, а ведь могли бы Друг друга совсем не встретить.. Единственный мой, спасибо За то, что ты есть на свете!
* * *
Жизнь моя не катилась Величавой рекою - Ей всегда не хватало Тишины и покою. Где найдешь тишину ты В доле воина трудной?.. Нет, бывали минуты, Нет, бывали секунды: За минуту до боя Очень тихо в траншее, За секунду до боя Очень жизнь хорошеет. Как прекрасна травинка, Что на бруствере, рядом! Как прекрасна!.. Но тишь Разрывает снарядом.
Нас с тобой пощадили И снаряды и мины. И любовь с нами в ногу Шла дорогою длинной. А теперь и подавно Никуда ей не деться, А теперь наконец-то Успокоится сердце. Мне спокойно с тобою, Так спокойно с тобою, Как бывало в траншее За минуту до боя.
ДВА ВЕЧЕРА
Мы стояли у Москвы-реки, Теплый ветер платьем шелестел. Почему-то вдруг из-под руки На меня ты странно посмотрел -- Так порою на чужих глядят. Посмотрел и -- улыбнулся мне: -- Ну какой же из тебя Солдат? Как была ты, право, На войне? Неужель спала ты на снегу, Автомат пристроив в головах? Я тебя Представить не могу В стоптанных солдатских сапогах!..
Я же вечер вспомнила другой: Минометы били, Падал снег. И сказал мне тихо Дорогой, На тебя похожий человек: -- Вот лежим и мерзнем на снегу, Будто и не жили в городах... Я тебя представить не могу В туфлях на высоких каблуках...
* * *
Теперь не умирают от любви - насмешливая трезвая эпоха. Лишь падает гемоглобин в крови, лишь без причины человеку плохо.
Теперь не умирают от любви - лишь сердце что-то барахлит ночами. Но "неотложку", мама, не зови, врачи пожмут беспомощно плечами: "Теперь не умирают от любви..."
* * *
Ты разлюбишь меня... Если все-таки станется это, Повториться не сможет Наше первое смуглое лето - Все в росе по колено, Все в укусах крапивы... Наше первое лето - Как мы были глупы и счастливы!
Ты разлюбишь меня... Значит, яростной крымской весною, Партизанской весной Не вернешься ты в юность со мною. Будет рядом другая - Вероятно, моложе, яснее, Только в юность свою Возвратиться не сможешь ты с нею.
Я забуду тебя. Я не стану тебе даже сниться. Лишь в окошко твое Вдруг слепая ударится птица. Ты проснешься, а после Не сумеешь уснуть до рассвета... Ты разлюбишь меня? Не надейся, мой милый, на это!
* * *
Как объяснить слепому, Слепому, как ночь, с рожденья, Буйство весенних красок, Радуги наважденье?
Как объяснить глухому, С рожденья, как ночь, глухому, Нежность виолончели Или угрозу грома?
Как объяснить бедняге, Рожденному с рыбьей кровью, Тайну земного чуда, Названного любовью?
* * *
Во второй половине двадцатого века Два хороших прощаются человека - Покидает мужчина родную жену, Но уходит он не на войну.
Ждет его на углу, возле дома, другая, Все глядит на часы она, нервно шагая: Покидает мужчина родную жену - Легче было уйти на войну!
* * *
В семнадцать совсем уже были мы взрослые - Ведь нам подрастать на войне довелось... А нынче сменили нас девочки рослые Со взбитыми космами ярких волос.
Красивые, черти! Мы были другими - Военной голодной поры малыши. Но парни, которые с нами дружили, Считали, как видно, что мы хороши.
Любимые нас целовали в траншее, Любимые нам перед боем клялись. Чумазые, тощие, мы хорошели И верили: это на целую жизнь.
Эх, только бы выжить!.. Вернулись немногие. И можно ли ставить любимым в вину, Что нравятся девочки им длинноногие, Которые только рождались в войну?
И правда, как могут не нравиться весны, Цветение, первый полет каблучков, И даже сожженные краскою космы, Когда их хозяйкам семнадцать годков.
А годы, как листья осенние, кружатся. И кажется часто, ровесницы, мне - В борьбе за любовь пригодится нам мужество Не меньше, чем на войне...
ЛЮБОВЬ
Опять лежишь в ночи, глаза открыв, И старый спор сама с собой ведешь. Ты говоришь: - Не так уж он красив! - А сердце отвечает: - Ну и что ж!
Все не идет к тебе проклятый сон, Все думаешь, где истина, где ложь... Ты говоришь: - Не так уж он умен! - А сердце отвечает: - Ну и что ж!
Тогда в тебе рождается испуг, Все падает, все рушится вокруг. И говоришь ты сердцу: - Пропадешь!- А сердце отвечает: - Ну и что ж!
БОЛДИНСКАЯ ОСЕНЬ
Вздыхает ветер. Штрихует степи Осенний дождик - он льет три дня... Седой, нахохленный, мудрый стрепет Глядит на всадника и коня. А мокрый всадник, коня пришпоря, Летит наметом по целине. И вот усадьба, и вот подворье, И тень, метнувшаяся в окне. Коня - в конюшню, а сам - к бумаге. Письмо невесте, письмо в Москву: "Вы зря разгневались, милый ангел,- Я здесь как узник в тюрьме живу. Без вас мне тучи весь мир закрыли, И каждый день безнадежно сер. Целую кончики ваших крыльев (Как даме сердца писал Вольтер). А под окном, словно верный витязь, Стоит на страже крепыш дубок... Так одиноко! Вы не сердитесь: Когда бы мог - был у ваших ног! Но путь закрыт госпожой Холерой... Бешусь, тоскую, схожу с ума. А небо серо, на сердце серо, Бред карантина - тюрьма, тюрьма..." Перо гусиное он отбросил, Припал лицом к холодку стекла... О злая Болдинская осень! Какою доброю ты была - Так много Вечности подарила, Так много русской земле дала!.. Густеют сумерки, как чернила, Сгребает листья ветров метла. С благоговеньем смотрю на степи, Где он на мокром коне скакал. И снова дождик, и снова стрепет - Седой, все помнящий аксакал.
* * *
Я родом не из детства - из войны. И потому, наверное, дороже, Чем ты, ценю я радость тишины И каждый новый день, что мною прожит.
Я родом не из детства - из войны. Раз, пробираясь партизанской тропкой, Я поняла навек, что мы должны Быть добрыми к любой травинке робкой.
Я родом не из детства - из войны. И, может, потому незащищённей: Сердца фронтовиков обожжены, А у тебя - шершавые ладони.
Я родом не из детства - из войны. Прости меня - в том нет моей вины...
* * *
Не знаю, где я нежности училась, - Об этом не расспрашивай меня. Растут в степи солдатские могилы, Идет в шинели молодость моя.
В моих глазах обугленные трубы. Пожары полыхают на Руси. И снова нецелованные губы Израненный парнишка закусил.
Нет! Мы с тобой узнали не по сводкам Большого отступления страду. Опять в огонь рванулись самоходки, Я на броню вскочила на ходу.
А вечером над братскою могилой С опущенной стояла головой... Не знаю, где я нежности училась, - Быть может, на дороге фронтовой...
* * *
Есть время любить, Есть - писать о любви. Зачем же просить: "Мои письма порви"? Мне радостно - Жив на земле человек, Который не видит, Что времени снег Давно с головой Ту девчонку занес, Что вдоволь хлебнула И счастья, и слез... Не надо просить: "Мои письма порви!" Есть время любить, Есть - читать о любви.
ПОЗОВИ МЕНЯ
Позови меня! Я все заброшу. Январем горячим, молодым Заметет тяжелая пороша Легкие следы.
Свежие пушистые поляны. Губы. Тяжесть ослабевших рук. Даже сосны, от метели пьяные, Закружились с нами на ветру.
На моих губах снежинки тают. Ноги разъезжаются на льду. Бойкий ветер, тучи разметая, Покачнул веселую звезду.
Хорошо, что звезды покачнулись, Хорошо по жизни пронести Счастье, не затронутое пулей, Верность, не забытую в пути.
* * *
А. К.
Я люблю тебя злого, в азарте работы, В дни, когда ты от грешного мира далек, В дни, когда в наступленье бросаешь ты роты, Батальоны, полки и дивизии строк.
Я люблю тебя доброго, в праздничный вечер, Заводилой, душою стола, тамадой. Так ты весел и щедр, так по-детски беспечен, Будто впрямь никогда не братался с бедой.
Я люблю тебя, вписанным в контур трибуны, Словно в мостик попавшего в шторм корабля, -- Поседевшим, уверенным, яростным, юным -- Боевым капитаном эскадры "Земля".
Ты -- землянин. Все сказано этим. Не чудом -- кровью, нервами мы побеждаем в борьбе. Ты -- земной человек. И, конечно, не чужды Никакие земные печали тебе.
И тебя не минуют плохие минуты -- Ты бываешь растерян, подавлен и тих. Я люблю тебя вского, но почему-то Тот, последний, мне чем-то дороже других...
* * *
Недостойно сражаться с тобою, Так любимым когда-то - Пойми!.. Я сдаюсь, Отступаю без боя. Мы должны Оставаться людьми. Пусть, доверив тебе свою душу, Я попала в большую беду. Кодекс чести И здесь не нарушу - Лишь себя упрекая, Уйду...
* * *
Забытая тетрадь. Истертые листы... Увы, давно могу я не страшиться, Что вдруг случайно забредешь и ты На эти потаенные страницы...
Я, любящая, верная жена, Всего однажды, да, всего однажды Не то что охмелела от вина, А задохнулась от смертельной жажды.
Но тут рассудок приказал: "Табу! Ты не предашь единственного друга..." И лишь прорезались на гладком лбу Морщины, словно борозды от плуга...
* * *
Бежала от морозов - вот беда: От них, должно быть, никуда не деться. Сковали землю Крыма холода И добираются они до сердца.
Я, как могу, со стужею борюсь - Хожу на лыжах в горы, А под вечер Твержу, чтобы согреться, наизусть Скупые наши, считанные встречи...
* * *
Ждала тебя. И верила. И знала: Мне нужно верить, чтобы пережить Бои, походы, вечную усталость, Ознобные могилы-блиндажи. Пережила. И встреча под Полтавой. Окопный май. Солдатский неуют. В уставах незаписанное право На поцелуй, на пять моих минут. Минуту счастья делим на двоих, Пусть - артналет, Пусть смерть от нас - на волос. Разрыв! А рядом - нежность глаз твоих И ласковый срывающийся голос. Минуту счастья делим на двоих...
СТИХИ О ВОЙНЕ
Я порою себя ощущаю связной Между теми, кто жив И кто отнят войной. И хотя пятилетки бегут Торопясь, Все тесней эта связь, Все прочней эта связь.
Я -- связная. Пусть грохот сражения стих: Донесеньем из боя Остался мой стих -- Из котлов окружений, Пропастей поражений И с великих плацдармов Победных сражений.
Я -- связная. Бреду в партизанском лесу, От живых Донесенье погибшим несу: "Нет, ничто не забыто, Нет, никто не забыт, Даже тот, Кто в безвестной могиле лежит".
* * *
И откуда Вдруг берутся силы В час, когда В душе черным-черно?.. Если б я Была не дочь России, Опустила руки бы давно, Опустила руки В сорок первом. Помнишь? Заградительные рвы, Словно обнажившиеся нервы, Зазмеились около Москвы. Похоронки, Раны, Пепелища... Память, Душу мне Войной не рви, Только времени Не знаю чище И острее К Родине любви. Лишь любовь Давала людям силы Посреди ревущего огня. Если б я Не верила в Россию, То она Не верила б в меня.
ЗАПАС ПРОЧНОСТИ
До сих пор не совсем понимаю, Как же я, и худа, и мала, Сквозь пожары к победному Маю В кирзачах стопудовых дошла.
И откуда взялось столько силы Даже в самых слабейших из нас?.. Что гадать!-- Был и есть у России Вечной прочности вечный запас.
БИНТЫ
Глаза бойца слезами налиты, Лежит он, напружиненный и белый, А я должна приросшие бинты С него сорвать одним движеньем смелым. Одним движеньем - так учили нас. Одним движеньем - только в этом жалость... Но встретившись со взглядом страшных глаз, Я на движенье это не решалась. На бинт я щедро перекись лила, Стараясь отмочить его без боли. А фельдшерица становилась зла И повторяла: "Горе мне с тобою! Так с каждым церемониться - беда. Да и ему лишь прибавляешь муки". Но раненые метили всегда Попасть в мои медлительные руки.
Не надо рвать приросшие бинты, Когда их можно снять почти без боли. Я это поняла, поймешь и ты... Как жалко, что науке доброты Нельзя по книжкам научиться в школе!
ТЫ ВЕРНЕШЬСЯ
Машенька, связистка, умирала На руках беспомощных моих. А в окопе пахло снегом талым, И налет артиллерийский стих. Из санроты не было повозки, Чью-то мать наш фельдшер величал.
...О, погон измятые полоски На худых девчоночьих плечах! И лицо - родное, восковое, Под чалмой намокшего бинта!..
Прошипел снаряд над головою, Черный столб взметнулся у куста...
Девочка в шинели уходила От войны, от жизни, от меня. Снова рыть в безмолвии могилу, Комьями замерзшими звеня...
Подожди меня немного, Маша! Мне ведь тоже уцелеть навряд...
Поклялась тогда я дружбой нашей: Если только возвращусь назад, Если это совершится чудо, То до смерти, до последних дней, Стану я всегда, везде и всюду Болью строк напоминать о ней - Девочке, что тихо умирала На руках беспомощных моих.
И запахнет фронтом - снегом талым, Кровью и пожарами мой стих.
Только мы - однополчане павших, Их, безмолвных, воскресить вольны. Я не дам тебе исчезнуть, Маша, - Песней возвратишься ты с войны!
БАЛЛАДА О ДЕСАНТЕ
Хочу,чтоб как можно спокойней и суше Рассказ мой о сверстницах был... Четырнадцать школьниц - певуний, болтушек - В глубокий забросили тыл.
Когда они прыгали вниз с самолета В январском продрогшем Крыму, "Ой, мамочка!" - тоненько выдохнул кто-то В пустую свистящую тьму.
Не смог побелевший пилот почему-то Сознанье вины превозмочь... А три парашюта, а три парашюта Совсем не раскрылись в ту ночь...
Оставшихся ливня укрыла завеса, И несколько суток подряд В тревожной пустыне враждебного леса Они свой искали отряд.
Случалось потом с партизанками всяко: Порою в крови и пыли Ползли на опухших коленях в атаку - От голода встать не могли.
И я понимаю, что в эти минуты Могла партизанкам помочь Лишь память о девушках, чьи парашюты Совсем не раскрылись в ту ночь...
Бессмысленной гибели нету на свете - Сквозь годы, сквозь тучи беды Поныне подругам, что выжили, светят Три тихо сгоревших звезды...
КОМБАТ
Когда, забыв присягу, повернули В бою два автоматчика назад, Догнали их две маленькие пули - Всегда стрелял без промаха комбат.
Упали парни, ткнувшись в землю грудью, А он, шатаясь, побежал вперед. За этих двух его лишь тот осудит, Кто никогда не шел на пулемет.
Потом в землянке полкового штаба, Бумаги молча взяв у старшины, Писал комбат двум бедным русским бабам, Что... смертью храбрых пали их сыны.
И сотни раз письмо читала людям В глухой деревне плачущая мать. За эту ложь комбата кто осудит? Никто его не смеет осуждать!
* * *
На носилках, около сарая, На краю отбитого села, Санитарка шепчет, умирая: - Я еще, ребята, не жила...
И бойцы вокруг нее толпятся И не могут ей в глаза смотреть: Восемнадцать - это восемнадцать, Но ко всем неумолима смерть...
Через много лет в глазах любимой, Что в его глаза устремлены, Отблеск зарев, колыханье дыма Вдруг увидит ветеран войны.
Вздрогнет он и отойдет к окошку, Закурить пытаясь на ходу. Подожди его, жена, немножко - В сорок первом он сейчас году.
Там, где возле черного сарая, На краю отбитого села, Девочка лепечет, умирая: - Я еще, ребята, не жила...
* * *
Я принесла домой с фронтов России Веселое презрение к тряпью - Как норковую шубку, я носила Шинельку обгоревшую свою.
Пусть на локтях топорщились заплаты, Пусть сапоги протерлись - не беда! Такой нарядной и такой богатой Я позже не бывала никогда...
ОТ ИМЕНИ ПАВШИХ
(На вечере поэтов, погибших на войне)
Сегодня на трибуне мы -- поэты, Которые убиты на войне, Обнявшие со стоном землю где-то В свей ли, в зарубежной стороне. Читают нас друзья-однополчане, Сединами они убелены. Но перед залом, замершим в молчанье, Мы -- парни, не пришедшие с войны. Слепят "юпитеры", а нам неловко -- Мы в мокрой глине с головы до ног. В окопной глине каска и винтовка, В проклятой глине тощий вещмешок. Простите, что ворвалось с нами пламя, Что еле-еле видно нас в дыму, И не считайте, будто перед нами Вы вроде виноваты, -- ни к чему. Ах, ратный труд -- опасная работа, Не всех ведет счастливая звезда. Всегда с войны домой приходит кто-то, А кто-то не приходит никогда. Вас только краем опалило пламя, То пламя, что не пощадило нас. Но если б поменялись мы местами, То в этот вечер, в этот самый час, Бледнея, с горлом, судорогой сжатым, Губами, что вдруг сделались сухи, Мы, чудом уцелевшие солдаты, Читали б ваши юные стихи.
