Поэтический сборник ЛИБРЕТТО ДЛЯ ПОДОРОЖНИКА (продолжение)
АПРЕЛЬ 1 Ошалев от апрельских надежд, На распутье воскреснувших снов, Посреди карнавальных одежд, – Позабыл про нетопленный кров.
Я покинул его сгоряча По наитию странных стихов. Словно била в набат каланча О пожарищах в мире штрихов.
А пожар обещал быть лихим, Суждено ему вдрызг полыхать. Нужно быть и глухим и слепым, Чтоб на зимних квартирах стоять.
2 Забираюсь в маршрутку-такси, Не боюсь, что маршрут незнаком, Я готов до утра колесить В состоянии духа таком.
Эта женщина рядом со мной Манит, словно корабль маяк, Но меж нами незримой стеной Лежит тайна её и моя.
Я не знаю о ней ничего: Ни начал, ни сплетений судьбы. Только чувствую рядом плечо, – Как во мраке горит светлячок, Утверждающий поступь ходьбы.
Кто она и куда собралась, Что подарит, чего–то лишит? Да, вопросы мучительны всласть... А она уж на выход спешит...
3 Ах, апрель и пасхальный набат – Воскресенье одно... лишь одно. Ты дежурного помнишь, Булат, Или он опустился на дно?
Прекратим... Ах, зачем вспоминать... Когда тайна из тайн у ворот – Я люблю воскресать, не люблю поминать, Не терплю, если прерван полёт...
ПЕРЕД ПРОЩЕНЬЕМ Рожденья кровь смывал рассвет с окна, День втискивался в летопись пространства, А по другую сторону стекла Застыл закат без явного убранства.
Ковёр под пятнами хранил, как банк Следы мгновений, шумных и унылых. Рисунок стен напоминал абак Симметрией отживших черт постылых.
Примёрзший взгляд к пучине тишины, Толкаемый ударом коронарным, От узости больной и ширины Вгрызался в стены, словно гонг пожарных.
Пронзая жалом нерв, его стрела Лишить пыталась разум равновесья, И нерв гудел, как ржавая струна, Тревожа шлак на поминальной взвеси.
Страшился куб прибавки кубометра, Подслеповатый свет в Ириде видел тень. На сантиметре размещались километры, Былой пожар позарился на лень.
Не замечая мрачности убранства, Пространство лихорадило разбег. Нелепостью казалось, шарлатанством, – Что где-то ещё дышит человек...
* * * Мой гений жизнь отнюдь не обольщает, И узость разума пикантностью смущает. Притёрта грань безумства и рассудка Беспечность с честью исполняет роль поступка..
Когда во тьму опущенный всецело, Взор напрягается, звенит словно струна. Где беспросветность – нет ни линий, ни предела – Там пятна белые штампуются сполна:
Вторгаясь сквозь озоновую штору, Чернила разума развенчивают лихо. Пусть не пришёлся ко двору – не впору – Дышу размеренно, настойчиво, но тихо.
Стон вздоха ощущает только то, Что окружению неведомо, не слышно: Висит в углу на вешалке пальто На месте отщепенца – так уж вышло.
На улицу не первый год оно Выходит, никого не задевая, Зрачки в воротниковое окно Всё впитывают, расчленяя и сливая
Шагам почёт, что мыльному шару. Суть – направление от центра к краю: Блуждает по бескрайнему двору Спиралью Ада с центром в Рае.
Истрёпанные полы за собой Иероглифами пестуют полоски. Кто их прочтёт – заговорит со мной Без бурных тет-а-тет, да и без сноски.
И что-то надо, наконец, понять, Но гений мой настойчиво молчит. Но где-то надо всё же постоять, А узость разума идти, идти велит.
Наверное, путь сбился б в пух и прах От нескончаемого топота тех ног, Но надвигающийся неизбежный крах До этих точек мне дойти помог...
* * * Мне говорят – я непонятно стал писать И говорить словами не своими, Трубят, трубят – давно пора кончать Блуждать окольными дорожками кривыми. Перечеркну и выброшу, что есть В проём окна на злую мостовую, Где неприкаянных, в безумии не счесть, Где от избытка падших душ ликуют. Мне говорят: не нужно так писать, Взамен дают граненые тетради И просят, как аванс, для них сплясать – Благополучия (для собственного) ради. Я с путами на шее и руках Пытаюсь быть услужливо-послушным, Шатаюсь на ослабленных ногах И задыхаюсь ароматом душным. Но если плоть расстанется с душой, До слёз тогда вдруг станет мне обидно. За малодушие и плюшевый покой В кострищах Ада, в муках будет стыдно. Не лучше ли расторгнуть свой контракт, Подписанный одной рукой Великой И задыхаться ровным ритмом в такт, Чтоб стать стальным звеном в толпе двуликой? Гонимый долгом, зыбкостью росы, И светлячком, растоптанным случайно, Под гаммы поднебесных клавесин Нащупываю пульс артерии отчаянья. Мне говорят – я странно стал писать, Слова жуют, как воск, в недоуменьи. Берутся жизнь до корки пролистать. Терпенья пожелаю, лишь терпенья.
Н. Ш. Ах, какие белые на синем Пароходы уплывали в даль… Анатолий Днепров. Когда душа извергла весь Порыв восторгов, хлад лишений, Когда её благая весть Легла на белый лист мишеней, – Тогда придёт Она из сна, Придёт на зов, как на молитву, И радужная полоса Дополнит бытия палитру, – Та женщина…! Она возьмёт Истерзанные в мыслях строки Смахнёт небрежности налёт Подстроит лад, уймёт потоки Неуправляемых страстей… В её руках они смиренно Уймутся, повинуясь ей, И в новом облике степенно Продолжат жизнь среди теней В заполненном дворцами граде, Где соловьём поют скворцы, Где образы при всём параде… …Когда слепая дочь тоски Ещё под окнами блуждала Когда виденья так близки, Как грань конца и грань начала Она, превозмогая боль Младенцу прикрывает стопы, Прощается… Как сладостна, как тяжка роль, – Роль Эйлитии и Евтерпы! …Вновь утро. Тает, тает тень И зорька нехотя лучится. И женщина…И новый день… Без них,…Без них беда случится.
* * * Я по комнатам тёмным брожу Тени стали единым, и всё же Обхожу полусмерти межу И её сладострастное ложе.
Как и прежде мерещатся мне Ожиданьем томимые страсти, Силуэты в холодном огне Беспощадней в горячей напасти.
За столом, черно-синим пятном, – Бесконечность, мгновенье, и с ними Ещё кто-то, и все обо всём – Пьют бокалами явь именными.
О безмерности можно судить Сотрясая безмолвием стены, А видения стоит простить За их стук в коронарные вены.
Не винить, не судить лишь не смог Того, кто был безропотно кроток Покрывал его полог, как smog, – Будто рок прятал тайну намёток..
А за окнами, не торопясь, Кралась ночь перепуганным зверем. И будильник, как будто смеясь, Намекал на открытые двери.
Ночь плелась, плача звёздной росой, Возвращалось подобие линий, На столе отражался косой Чуть подкрашенный розовым иней. * * * Не говорите ничего, Молчите с восхищеньем. Позволено мне лишь одно – Делиться вдохновеньем. За окнами то зной, то снег – В душе их отраженье, В нём маятник от мук до нег Баюкает виденье. Лета – зыбучие пески – Заманивают в пропасть, Стучат секунды о виски И даты крутят лопасть. Страшусь ночи, пугает день Расплатой за подарок – Ниспущенный на мою тень, Эзоповский огарок. Достаточно без лишних слов – Когда вы, между прочим «Как мило, – скажете, – светло» – И загорятся очи.
* * * Все смеются – «Зачем поливать И водой и слезой свежий пень, Ах, на что можно так уповать, Коли глупости делать не лень?»
Им неведомо – это не пень,- Это плаха, распятье весны. И души благодатная тень, Новоявленья запах, сосны.
Нет, оплакать утрату не грех, Она стоит и слёз и воды. Что ж мы рубим зачатия вех И судьбы бескорыстной труды!
Суждено же кому-то сажать, Строить дом и младенцев рожать. И кому-то крушить и рубить, Не любить, не страдать, лишь лишать.
Им смешно, а мне грустно до слёз, - Страх надежду загнал, как коня. Я скорблю над могилою грёз, А из труб валит дым без огня…
* * * Обрывки серого тумана Скопились в пепельных стогах… Печальней в мире нет романа, - Замёрзшей осени в садах. Полупустые тротуары В бордюрном остове морщин, Столбов слабеющие чары, И одиночество витрин, - Как соучастники ненастья, Впитав иронию судьбы, Хранят мгновенья плёса счастья, Как обмелевшие пруды. Потусторонностью безмолвья Средь пик обуглившихся древ Иссушен лист, словно крамольник, За тихий жизненный напев. Лишь занавес оконных стёкол Хранит прозрачностью своей, Как шелкопрядный сонный кокон, Надежды мартовских идей. К закономерности распада Никак привыкнуть не могу И в похоронности обряда Пред воскресением в долгу. Как будто яблоня, роняя Отяжелевшие плоды, Я с каждой осенью теряю Судьбы напрасные труды…
За летаргическими снами, Как неизбежность – пробужденье, Но мы не ведая и сами, В них ощущаем суть движенья.
* * * Не доверяю сменности погоды, – От диссонанса только жди беды. Похоже, суть безгрешности природы – Сводить на нет желания труды.
Тот – присягнувший зимнему приказу, Размазав на суглинке снежный след, Швыряет под ноги пустую злую фразу, Не замечая, где дорога, где кювет.
А городские проблески природы, Зачахшие в стараниях его, Теряют белые комки породы На волглое пальто. И ничего
Уж не похоже на картину сказки На окнах – кулуарах белых фей, И на плакатах бравурные маски Отталкивают прелестью своей.
Когда в разладе чувства и законы, Соединённые штрихами в круг, Я всматриваюсь в строгий взгляд иконы И может быть, пойму однажды вдруг
Последствия единства жизней разных В земной обители – висящие ярмо… И избавляюсь вновь от пятен грязных С пришедшего со мною в дом пальто.
* * * Я жил при красном цвете И желто-голубом, Оранжевым отмечен Под голубым пятном. Но солнце сохранило Традиционный цвет И таяли перила, Смывая «вечный свет».
Любил и ненавидел Я Родину свою, Коли кого обидел, Прощенья не прошу. Причастье пилигрима Скудней лишайника, Пытаюсь жить без грима И без ошейника.
…Иду, брожу по свету И поднимаю пыль, Дороже в мире нету, Чем полевой ковыль, Шуршание речушки, Морской волны прибой… Я оставался прежним, И был самим собой – Таким тогда вскормила Родная мать меня: На переправах, видимо, Нельзя менять коня.
Как мыши в хлебной лавке – Всё суета сует, А в голубой оправке Блестит вселенский свет.
Поставить можно б точку, Но снова под окном На древках стонут клочья, И плаха с топором. Там рвут платок Ириды И шьются для толпы Прозрачные хламиды, Холодные, увы...
В ПОСЛЕДНЮЮ НОЧЬ ДЕКАБРЯ Туман и смог, объединившись, Скрывали от вселенских глаз Уснувший город. Не простившись, Ушёл последний день от нас. Последний день… Декабрь растаял, Всё приближается к нулю, Уныло где-то пёс залаял, Авто прошило колею… У чёрной пропасти оконной Застыло в позе ожиданье, С балкона, как с Горы Поклонной, Слышны немые восклицанья. Уходит, памятью клеймённый, Чтоб на распутии надежд Быть на прощание прощённым За переменчивость одежд. И возвеличен за мгновенья Ниспущенных из бездны снов, – Чтоб отпрыск (по его веленью)
Отпущен был без горьких слов.
ЭХО ГРУСТИ
СТАРЕНЬКОЙ МАТУШКЕ
Негаданно – нежданно, мукам всласть, Ты безвозвратно быстро увядала. К истокам, словно жизнь, стремясь, неслась, И ты усталость на покой меняла.. Теперь уж на дворе стоит зима. Которая по счету, ты не помнишь… Скудеют вдохи, словно к марту закрома, И с каждым выдохом всё чаще ты филонишь. Не устрашусь назойливых снегов, Но душу дрожь предчувствием питает, Теряется основа из основ. Твой хладный взгляд меня, как тать, пугает. И я молю тебя: «Не уходи, Зима пройдёт, весна опять настанет. Не торопись, немного погоди!» Неумолимо время тает, тает... К утру опять пошёл лохматый снег, Мутнеют окна, как глаза твои, родная, Но теплятся в зрачках останки нег, В них ты была совсем, совсем иная. А завтра, словно маленькой, куплю Кефир, румяных яблок и конфеты... Но сам любил сиреневый зефир, Ждал чуда из карманов на жакете. Всю ночь с тобою рядом посижу И выложу слова из лет застывших. За сон, безмолвие не осужу, – Ты в сновиденьях лучше видишь, слышишь. Пусть не заметил, как всё началось, Но вижу, как вокруг всё увядает. С тобой согласен,– много не сбылось, А может, сбудется ещё, кто знает?...
* * * Так лучше б ты совсем не приходила! С увядшей осенью я как-нибудь смирился бы, Пришла и хладом сердце отравила, И указала путь туда, где делают гробы. Так что ж теперь – петлю с узлом на шею? В твоём вторженье – безвозвратное лишенье. Грядущего вовек не отогрею, Для стрел отчаянья стал вечною мишенью. Я с первым декабрём уж не полажу: И снег и оттепели, всё – сплошная драма, Мне никогда, никто «сынок…» не скажет, Не обращусь я ни к кому со словом «мама…». Ах, если бы пройти дорогой Данте! В кругах Чистилища хоть на мгновенье нить связать… А, впрочем, ни к чему цветные фанты, Если не смог за жизнь всего я Ей сказать…
Дальнейшего пути теперь не знаю. Осколки вечности ищу в пустой квартире, Их острия до крови душу ранят… Как холодно! Как одиноко в этом мире...
* * * Предчувствием расплаты за каприз Весенних вылазок в январские владенья – Блуждал на стыке волн и суши бриз, Блуждал, как жаждущее плоти привиденье.
Как только ночь устала от интриг, Как только помыслы взошли на путь сознанья, Владычицей был уточнён вердикт, Дабы не рушить основ мирозданья.
И серое пятно росло, как ком, Как шлейф за ним разбрызгивались тучи яда. Тревогой наполнялся тихий дом, Как сердце Данте на уступах кругов Ада.
От шороха дрожали пяльцы век, От грома шороха. Туман стелился низкий. В мученьях отпустил Дух человек, Хороший человек и даже очень близкий…
ЭСТАФЕТА ВОЗРАСТА Здравствуй, отец, – мой ровесник! Вот мы и в ногу идём. Ты – в голубом занебесье, Я в поднебесье земном. Здравствуй... И надо прощаться, Вновь расстаёмся с тобой. Некогда нам обниматься, Некогда, мой дорогой. Не заблужусь в бездорожье, Посох укажет просвет Там, где обоим не должно быть, Там, где следов твоих нет. Нет в рюкзаке моём лишнего, Но он вдвойне тяжелей. Ты попроси у Всевышнего Сделать мой путь подлинней. Будешь просить – не настаивай, Знает Он Сам наперёд, – Вехи творить и печаловать Это и радость, и гнёт.
Незавершенный эпилог
* * * Меня коришь за мой уход ночами Сквозь твердь в не обозначенный проём, Но не могу, пойми, делится снами, Безбрежием, бездонностью, небытиём.
В Эребе душно: Эрмии блефуют, Бланкетна желчь, зов жёлтых гурт постыл... В час погребенья Ра – я умираю, Схожу с креста на подиум Светил.
Уход, который жалкий мир оплакал Дарует благодать и тишь, В которых каждый блик и каждый атом Так дорог всем, как на Земле фетиш.
Что за потеря рабская свобода? Троянский Конь дождался тёплой встречи... Нет у реки тождественного брода, Окончен бал, дотла сгорели свечи.
И поделом бранишь меня, родная,– За искупленьем возвращаюсь в денный мрак. Когда-нибудь я расскажу о Рае И яблоке в заоблачных садах.
* * * «Листая старую тетрадь...» (И.Тальков)
Прикосновенья к строчкам жизни – Как скальпелем хирурга к сердцу. Шуршат со стоном катаклизмы, Переодевшись в афоризмы, Глядят глазами иноверца.
И пальцы обжигает солнце, И примерзает к ним метель. Сплетаются и рвутся кольца Цепи, крутящей карусель.
Но стоит только лишь споткнуться, Припасть к отдельному венцу – На окнах шторы всколыхнутся И дрожь – вожжами по лицу.
Застынет образа движенье. Начнёшь вгрызаться в унисон – Так длится вечное вторженье Тебя в Его забытый сон.
Наобжигавшись и замёрзнув, Прикроешь старую тетрадь. Заполнит грудь свежайший воздух И новый день начнёшь ваять.
* * * Уже давно я отошёл от дел, Стих стал не сладок, не певуч. Неужто мой костёр совсем отрдел, Стал, как к замку потерянному ключ?
От осени давно и след пропал, Его метёт, метёт зима, Рубаху день на клочья разорвал, Иль я, иль все кругом сошли с ума.
Кругом твердят, мол, скоро Новый Год… В чём новизна его теперь, К чему бесплодному ждать свежий плод, К чему без кровли стенам дверь?
И бродят по инерции шаги, Их грязью обдают авто. Ни днём, ни ночью не видать ни зги, А вместо лиц воротники пальто.
Ни завершить, ни заново начать Студёным сердцем без души, И на бумаге странная печать, И ей цена – фальшивые гроши…
И не успел ещё закончить мысль, Как гром разрушил небосвод: На окна алая упала пыль, Ночь поглотил неведомый рассвет…
ПЕССИМИСТИЧЕСКАЯ КОМЕДИЯ 1. Когда Адам сошёл на Землю С огрызком яблока в руках, Ему и в адском сне не снилось, В каких погрязнет Мир грехах.
Не ведал он – ручьями крови Гордиться станет каждый век, В безумии, в гримасах боли Предстанет новый человек
Пред жаждущей тиши убогой, Ранимой, не таящей зла, Невинной и святой природой. Ослепли бы его глаза.
Там, где вниманье только телу И от души ждут лишь покоя, – Сползает мир к тому пределу В котором рушатся устои.
И жутко даже громовержцу Мрак орошать святой водой: По собственному словно сердцу Проводит молнией шальной…
Но Он, на крест за них взошедший, Терпенье вечное храня, Их ждет. Лютует Каин сумасшедший И гонит к пропасти коня…
2
Герою горького романа Ниспослан был двуликий век, Из яви алой и тумана, Укрытого вуалью век.
Идя след в след за ним, ступая В одежде образа его. Как слёзы, слог на снег роняю, На лопасть мельницы всего,
Всего, спрессованного разом Чьей-то безжалостной рукой, Одна другой темнее фаза,- Груз ожиданья, не покой.
Домов обшарпанные лица, Морщины сношенных дорог И явь, и сон как будто снится, Пронзает чад единорог,
Сметая зыбкие постройки, Затаптывая русла рек – Торжественностью на помойке Встречает буро-белый век.
3
Он вышел, утра не дождавшись, Предвосхитив едва рассвет… Длиною в жизнь мерцал скользящий Путь, втиснутый в двойной кювет. На голых вехах голосили, Как плакальщицы, фонари, И красные серпы косили Низвергнутые фетиши.
4
Как сердце, вспученное кровью, Стучат на рельсах поезда, С вершин за суетною явью Следит алмазная звезда.
Неутомимый путник в связке – Великой манией гоним… Рукав застыл в тугой повязке, Шопена марш звучит, как гимн.
За трафаретными речами Металлом лязгают станки, В кирпичных стенах за мечами Разводят по свету полки.
Увы, увы, фрагменты стаей Вскружили голову перу. И брызги волн, разбитых сваей, Как тени пляшут на ветру.
Средь них и наш герой романа На сером облике толпы Огрызок яблока Адама Дал всходы жалкие, увы..
5
Приказом велено немедля выезжать. Подъезд…Такси.… В один конец, в один конец… С распутием пора, пора кончать! Надломленной судьбой повис венец…
Прилипли лентами на окнах фонари Чужых сердец, родных сердец. Торопят за черту поводыри. Надломленной судьбой застыл венец.
На окна плещет Тихий океан – На море Родины похож и не похож. И снова яблоко.… Грызёт, грызёт Адам, Стареющий от слёз, застыл Гаврош.
Привычны стали русла чистых «стрит». Арбат…Арбат! Садовое Кольцо!... За ресторанным столиком острит Чужое незнакомое лицо.
Вдруг посетив тайком ночной провал Осиротевших стен былой уют, Невольно шепчется – порвал, порвал, порвал, Но строчки нервами не то, не то – куют.
6
С Олимпа ветер перемен Дул обещающе, к погоде, Наряд весенний Мельпомен Был воскресению подобен.
И он – вершитель новых судеб Со знаком на челе неясным Вещал.… Переполнялась грудь От дум глобальных, от дум частных.
И на решетчатый надпил Ложился светлый луч надежды, Слух будоражил скрип стропил, Без стона жуткого, как прежде.
7
Ломая древки, обрывали, Как кровь, привычные цвета: С закономерностью спирали Шли толпы по стяжкам витка.
На лобном месте, в трёх полосках Символ французский разменяв, Вбивали, как в прорехи доски, Похожие на бывший сплав;
На остов желтого надгробья Крепили клок дневных небес, Вил хаотичности подобье – В безумстве зачатый Гермес.
За увлеченностью размахом Молились в розовой пыли, А из-под шапки Мономаха Росинки алые текли.
Замена ветхих декораций Эпидемической волной Смывала груды ломких граций На суше «всей одной шестой». Ещё темней, повисли тучи, Пении на петлях дверей, Прозрачный олимпийский лучик Увяз в болотности идей.
8
Потомок ожидал в трёх строчках Прочесть о лихолетье лет – Внимай, без холода на мочках: Был проклят свыше гнусный век.
И ты, заблудший современник, Неблагодарный и слепой – То связываешь плетью веник, То ищешь в россыпи покой.
9
Унылой поступью Приама В дыму пылающих мостов Бредёт и наш герой романа Под визг свистульки и кнутов.
А где-то так же, как и прежде, Скрываясь в гуще облаков, Его влечёт, влечёт надежда На пристань вольных берегов.
10
Зима рыдает мартовской слезой, Алмазный ворон кружит над звездой, На облаках оранжевый мазок, Глаз мутный смотрит в камерный глазок. Асфальт заляпан слякотью шагов. Бичуют новоявленных врагов. Сусальным золотом блестят кресты. С рекою спорят старые мосты. Затворницы кухонной простоты Душевной не скрывают наготы. Мутнеют окна в суете дождя, Со стен сдирают старого вождя. Очередным витком скрипит спираль, В отбой летит беспомощная шваль… Холодный дождь без устали идёт, За ним толпа безропотно бредёт. На сером полотне мутнеют сны, Душа привыкла к статусу вины. Годам давно потерян праздный счет. Холодный дождь без устали бредёт.
Вини, читатель, в серости роман, Ударь в литавры, грохни в барабан, Но я бессилен от тебя скрывать Как приходилось горечью дышать.
А наш герой бредёт в сыром пальто За ним судьба в аляпистом манто, – Унылая замерзшая чета, В карманах у обоих лишь счета. Когда-нибудь придётся оплатить, Когда-нибудь придётся позабыть… Согреется ли странная чета, Пока из точек не составится черта?
УМОЗРЕНИЯ, СТОЯ НАД ДУШОЙ «Смерть, где твоё слепое жало?» Дороти Паркер
1 Не каждому дано За жизнь всю жизнь прожить, Но знаю лишь одно, – Что не должно так быть. 2 Ты говоришь, душа болит, Болит сильней, чем тело. Костёр на облаке горит... И вдруг стемнело... Не свет звезды блестит в ночи, А её прошлоё... Кукушка на часах молчит... Виденья тошные... Бег скоротечен, но не вечен, Грядёт последний миг. Прозрением венец отмечен, А цели не достиг. Смотри – там тени, не спеша, Идут несмело. Пойми, что это лишь душа Донашивает тело. 3 Бессмертие и вечность для души! Иначе всё – бессмыслица, идиотизм и расточительность удела. Смерть настигает мастера и гения в пути, Лишив при жизни их хоть маленького дела. И мудрецы с закрытым кляпом ртом, И матери бездетные, не ведавшие счастья,... Трагедия незавершённости, невоплощённости, которая потом По справедливости, весь Мир бы разорвала в клочья. Но мы живём. И мы уходим навсегда, Не сделав толики отпущенной, как милость. Пусть не успели, не сложилось, но тогда – Ведь для чего-то ж это что-то билось? Билось!
4 А вдруг желанья наши с Божьей волей схожи, И мы назад вернёмся в этот Мир? Пусть даже во плоти и не похожи, Но как без прошлого, без памяти? Какой же это пир? Тогда опять идти всё тем же кругом, На те же грабли будем наступать, И снова мне придется с лучшим другом Последние минуты коротать. И скажет он опять: «Душа болит...» И я отвечу, что не в ней, пожалуй, дело... И вновь прервётся на начальном звуке крик И сбросит, как пиджак, душа изношенное тело... * * * Вновь ночью вспять идёт дорога. Взбираясь на холмы и убегая в пропасть В сетях запутались сюжеты эпилога, В сетях, где три узла соединились в крепость.
В одном – погибшего за веру К лафету понесли в шелках в багряном чаде, – Там всё не впрок, там всё не в меру: Повергли мир, не уступая даже пяди.
В другом – от происков надежды Бредут по кругу бесконечной вереницей: Стезя такая же, как прежде, И та же в небе полутень и полуптица.
Последний – странная преграда, Его не распустить, не завязать потуже. Обычно в мае после града Сияют радугой не высохшие лужи.
…Давно ждёт путников дорога, Но хочется взглянуть ещё, ещё построже На трёх ваятелей пролога, Пред входом в мир, где все в пути, где нет прохожих.
* * * Они меня поздравить приходили, А я боялся и хотел воспоминаний. Архивную дверь только приоткрыли, Как куклы гениев с восторгом застонали.
И старый дуб стал веточкой без листьев, Птенцом чирикал мудрый воробей, Свет беззаботным слыл и бескорыстным В бутонах одуревших орхидей.
С утра до полудня, – как гром столетий. А розовых очков – не отобрать. Как много раздавалось междометий И как просторна стала взрослая кровать!
Мне душно стало жить в пыли иллюзий. На счастье вечер вахту отстоял. Ночь поглощала призраков. Коллизий День нехотя владения терял.
Минует год, они опять ворвутся С ржавеющею связкою ключей. И не успеет осень оглянуться На безмятежный ропот журавлей.
* * * Я её позову за собой, В новый дом занесу чемодан… Побежит по дороге шальной Перегруженный караван. Тот, кто очень заждался его, Научившись едва говорить, Скажет тихо нам: «Ничего, Постараюсь за вас долюбить.»
РАЗМЫШЛЕНИЯ НА ОХОТЕ Изощряемся, как злодеи. Всё живое – у наших ног. Жутко думать, и даже не смею –
Кем назначит посмертно Бог.
Кто есть кто – и теперь не знаю, В зеркалах лишь сплошной обман. Восторгаюсь псиному лаю И люблю молчаливый туман.
